Е. А. Вагнер

       Приступили к возведению вставки. Строительство шло ускоренным темпом. 1980 год. Евгений Антонович избран членом-корреспондентом РАМН и уезжает отдыхать в Кисловодск. Получаю от него телеграмму: «Миша, останови строительство до моего приезда. Вагнер». Понял, что шеф, набрав силу, будет все-таки пробивать вставку в 5 этажей. Именно так и случилось. Миша, ты полностью должен посвятить себя строительству. Успеешь оперировать свои холециститы. Я договорился, продолжил Евгений Антонович, что как только Бабинский предоставит нам документацию по третьему этажу, так Шихман — начальник 14-го строительного треста, возобновит строительство. Прошло месяца три, документация по третьему этажу практически готова. Днем Евгений Антонович позвонил мне из ректората и сказал, чтобы я не отлучался из клиники. По завершении приема поедем навестим Бабинского, он отдыхает в Усть-Качке; не забудь захватить чертежи, предупредил шеф. Дело было в пятницу, январь месяц. Сергей Владимирович, как Вы отнесетесь, ежели сегодня часов в 7 вечера Евгений Антонович и я заглянем к Вам на дачу? — спросил я Смоленкова. Буду только рад. Другого ответа я от него не ожидал. Посидели мы час-полтора над чертежами с Яковом Моисеевичем и двинулись в обратный путь. Есть хочу, под «ложечкой сосет», в висках стучит — типичный гипогликемический синдром; с утра маковки во рту не было. Евгений Антонович, а не навестить ли нам еще и Сергея Владимировича? Он наверняка у Вас отпросился на субботу и сейчас находится на даче. Хорошая идея, сказал шеф. Через пару минут шофер подрулил к даче Смоленкова. Сергей Владимирович в полушубке стоял у забора и поджидал нас. Евгений Антонович понял, что наш визит не является для Сергея Владимировича неожиданностью, но виду не подал. Он вышел из машины, подошел к дому и сказал: вижу, правду говорят, что у Вас, Сергей Владимирович, прекрасная дача. Евгений Антонович, это баня. Ах, баня? Ну показывай тогда дачу, разыгрывал шеф Смоленкова. Дача была отличная. Я говорил Сергею Владимировичу, что по пути в Усть-Качку должна быть остановка автобуса — «Дача Смоленкова». Зашли в дом. Большой холл. Все сделано добротно. В камине дрова «потрескивают». Стол уставлен разными яствами так, что и при желании ничего уже не втиснешь. Зинаида Николаевна, жена Смоленкова, постаралась от души. Евгений Антонович, как решите, сразу за стол или раньше в баньку, попаритесь? — поинтересовался Сергей Владимирович. Ну, кто же парится после еды? Париться Евгений Антонович любил и был очень вынослив. Веники я замочил. Да, не забудьте расписаться в предбаннике на стене, там уголек для этого припасен, напутствовал нас Сергей Владимирович. При строительстве бани, как и дома, все было продумано до мелочей. Доски выструганы так, что можно языком по ним провести, не боясь вонзить занозу. Оперировал Сергей Владимирович тоже аккуратно, технично, не торопясь. Операционное поле — не беговая дорожка, любил он повторять. Вошли в парилку. Кожу обжигает, температура 120°— не меньше. Начал я отхлестывать Евгения Антоновича веничком, чувствую, еще пара минут, и душа из меня вон, а ему хоть бы что, только приговаривает: о бля, о бля, хорошо-то как. Чуть живой вышел я на крыльцо. Ни одной звездочки на небе не вижу, потом смотрю — одна, две, три, точно как Сергей Филиппов их считал в фильме «Карнавальная ночь». Отлегло, наступило просветление в мозгу, я вернулся в баню и сам попарился.

       На следующий день отправился я к И. Е. Шихману. Согласно договоренности, Исаак Ефимович, Вы, говорю, обещали возобновить строительство, имея документацию по третьему этажу. Это я обещал? Что, Вашему Бабинскому кирпич на голову упал? Как я могу вести строительство, не ведая, что у меня будет над головой. Конечно, он был прав, но вел себя очень высокомерно. Так состоялось мое знакомство с Шихманом.

       Не забывал Евгений Антонович и то, что я еще и хозяйственный ассистент; он вообще никогда ничего не забывал и не допускал никакой «самодеятельности». Всякая инициатива, исходящая не от него, была наказуема. Я думал, в клинике только один руководитель, оказывается, что ошибался, — говорил он в таких случаях. Перед утренним обходом человек 25—30 дожидались Евгения Антоновича в коридоре кафедры. Присутствие доброй половины из них было излишним. Столько народу не могло войти в небольшие палаты; нечего всем было делать и в реанимационном отделении. Так вот, приступая к одному из таких обходов, Евгений Антонович обратил внимание на свисающие со стены телефонные провода в коридоре кафедры. Миша, а это что за сопли? — спросил он меня. Евгений Антонович, Вы же планировали напрямую соединить свой ректорский кабинет с каждым кабинетом на кафедре, но работа эта почему-то заглохла, ответил я. Что? Иди, лижи жопу твоей толстозадой Анне Яковлевне, и стал багровым от злости. Да хоть к ибени матери, чем такая работа, ответил я ему. Все замерли. Стоящий рядом со мной Виктор Дмитриевич Фирсов крепко сжал мне левое подреберье и не отпускал руку. Очевидно, все присутствующие при этом инциденте ожидали, что Евгений Антонович скажет: ну, если тебе не нравится такая работа, так и иди к .., но он постоял немного, повернулся и продолжил обход. Три дня он не вызывал меня в кабинет, казалось бы, вообще не замечал; возможно, размышлял, выгнать из клиники или нет. Евгений Антонович придерживался принципа, что незаменимых людей нет. На четвертый день он пригласил меня в кабинет и, как ни в чем не бывало, дал очередное поручение. Эммочка меня не осуждала. Давно удивляюсь твоему терпению, сказала она. Я не сожалел, что так ответил Евгению Антоновичу. Ни до этого инцидента, ни после коллеги не слышали из моих уст нецензурных слов. И все же, очевидно, произнес я их в состоянии аффекта. Не я, а шеф перешел черту дозволенного. Никому не дано право унижать человеческое достоинство.

       Несомненно, установленная Евгением Антоновичем жесткая диктатура власти позволила поддерживать в клинике порядок. Сотрудники больницы и кафедры — все это был единый коллектив, руководителем которого являлся один-единственный человек — Евгений Антонович Вагнер. Главный врач больницы не посмела бы принять на работу хирурга или анестезиолога, предварительно не согласовав этот вопрос с Евгением Антоновичем, так же, как она не могла ничего поделать, если он кому-нибудь говорил, чтобы я тебя в клинике больше не видел; все, это был приговор и обжалованию он не подлежал. За какой же проступок можно было быть изгнанным из клиники? Как-то вечером по пути в отделение реанимации Евгений Антонович увидел в коридоре анестезиолога Иосифа Шлиомиса с незажженной сигаретой. Этого уже оказалось достаточным, чтобы быть уволенным.

       Я удивлялся колоссальной работоспособности Евгения Антоновича; никогда не слышал, чтобы он пожаловался на усталость. Обычно до позднего вечера горел свет в его рабочем кабинете в ректорате, а в половине восьмого утра он уже был в клинике. Не было у него перерыва на обед. Секретарь кафедры Мария Иосифовна приносила ему в суденышках обед из нашей больничной столовой или угощала принесенной из дома «стряпней». Как приятно кормить Евгения Антоновича, говорила она мне; он с таким аппетитом все съедает. И даже во время еды Евгений Антонович приглашал сотрудников для доклада или поручения, не откладывая на потом. В любое время суток ему можно было позвонить, посоветоваться или вызвать в клинику.

       При Евгении Антоновиче возводились учебные корпуса и общежития, что позволило увеличить прием студентов на все четыре факультета. Расширялись клинические базы кафедр. Ни одного главного врача даже на миг не могла посетить мысль отказать ректору в приеме на свою базу студентов. Что касается руководимой им кафедры, то это была самая сильная в профессиональном смысле слова хирургическая кафедра. Евгений Антонович явился инициатором и организатором торакального, сосудистого отделений, одного из первых в стране отделений сочетанной травмы. Клиника принимала всех пострадавших с травмой груди и живота по городу, а при необходимости и из районов области. Областные больные поступали только в нашу клинику. Бывало, за сутки госпитализировали от 20 до 30 экстренных больных, что было хорошей школой для молодых хирургов. Ответственными дежурантами были ассистенты и доценты кафедры. Евгения Антоновича в полном смысле слова можно было отождествлять, как министра здравоохранения Пермской области. Евгений Антонович руководил и всей хирургической службой области. Он был сильным организатором, сам много работал, умел заставить работать сотрудников института как во славу alma mater, так и лично на себя. Он, как хороший шахматист и стратег, просчитывал возможные варианты ситуаций, их наиболее рациональное решение.

       Удивляло меня в Евгении Антоновиче другое. Как мог человек, сам столько переживший лишений, унижений, познавший на себе, почем фунт лиха, по отношению к другим вести себя так жестоко и, что обидно, несправедливо? От ощущения своей власти и вседозволенности? Ведь на Евгения Антоновича уже некуда и некому было жаловаться. Я имею в виду не только его отношение ко мне, хотя Владимир Алексеевич Брунс как-то сказал мне: успокойся, Миша, он к тебе так относится только потому, что любит тебя. О любви ко мне Евгения Антоновича поговорим чуть позже. Ну, а Андрея Теодоровича Матвеева, доктора медицинских наук, профессора-анестезиолога выгнать с обхода из отделения реанимации только за то, что тот прибежал запыхавшийся и не успел еще надеть шапочку. Это тоже от избытка любви? Не предоставил он ему и кабинета, хотя такая возможность была. Вот Окань, уволенный из театра оперы и балета и принятый непонятно на какую ставку для ведения всех хозяйственных дел на кафедре, сидел в отдельном кабинете, а что он там делал, никому неведомо, так как все заботы по хозяйству висели на моей шее. Уверен, что такое отношение к Андрею Теодоровичу было основной причиной, что он уехал в Германию. Между прочим, Шлиомис, Урман, Матвеев — все с пятой графой что наводит на грустные размышления, но об этом тоже будет повод еще поговорить.

       Желание Евгения Антоновича быть главным в Пермском здравоохранении не всегда шло на пользу делу. Так, он приложил много труда, чтобы в Перми открыли Уральский государственный институт усовершенствования врачей. Когда данный вопрос удалось пробить в М3 СССР, то оказалось, что это будет самостоятельное учреждение, то есть ему неподвластное. Теперь Евгению Антоновичу потребовалось затратить еще больше усилий, чтобы в городе не было еще одного института; институт «уплыл» в Челябинск. Евгений Антонович был человеком своего времени, той системы, в которой мы все тогда жили.

       Вечером зашел я к Александру Александровичу обсудить очередную главу монографии. Беседуем. Звонок. Открываю дверь, входит Евгений Антонович. Зашел разговор о кафедральных делах. Евгений Антонович поинтересовался, как продвигается работа над монографией. Неожиданно Росновский обращается к Вагнеру с таким вопросом. Скажи, почему ты не делаешь Михаила Григорьевича доцентом? Тебя не устраивает, что у него бывает свое, отличное от твоего, мнение? Я замер. Кошмар. Зачем Александр Александрович затеял этот разговор, да еще не очень-то дипломатично? Кто его просил? Мне звонили Александр Семенович Закс, друг шефа Эдуард Иванович Кальмбах и говорили, что Евгений Антонович очень мною доволен... Я понимал, что делал это Евгений Антонович, точно зная, что мне обязательно передадут содержание разговора и, окрыленный похвалой, я буду работать еще с большим усердием, хотя куда еще больше. Евгений Антонович ничего не ответил Ростовскому, посидел для приличия минут пять и ушел. К моему удивлению, через два месяца он сделал меня доцентом.

       Что неоднократно обещал Евгений Антонович, но так и не сделал — не улучшил наши жилищные условия. Девочки уже стали взрослыми, а отдельной комнаты у них не было. Спали они «валетом» на диване, упираясь друг другу ногами в подбородок. В идеале, мне тоже не мешало бы иметь кабинет. Миша, я помню, что тебе необходимо расширить жилище. На днях я дал трехкомнатную квартиру доценту Леониду Филипповичу Кассину на Парковом, но ты бы ведь туда не поехал. Почему же, Евгений Антонович, я был бы счастлив от такого предложения. Да? Надо же? А я думал, что это тебя не устроит.

---

       Между прочим, а почему Евгений Антонович пригласил из Ленинграда В. С. Заугольникова на заведование новой в институте кафедрой анестезиологии и реаниматологии, а не предложил возглавить кафедру доценту Яну Абрамовичу Ортенбергу, который вполне соответствовал бы этой должности? Ян Абрамович работал с Евгением Антоновичем уже более 20 лет. Как в специалисте, Евгений Антонович не мог в нем разочароваться. Ян Абрамович был главным анестезиологом города, его уважали за профессионализм и он проводил все анестезии, когда оперировал Евгений Антонович. Почему же все-таки не Ян Абрамович? Только потому, что у него еще не было докторской диссертации? Так возглавляли же хирургические кафедры, не будучи еще докторами наук, Вячеслав Михайлович Субботин, Павел Яковлевич Сандаков, Владимир Аристархович Черкасов, а потом они успешно защитились. Понимаю, как обидно было Яну Абрамовичу, ведь он считал Евгения Антоновича своим другом.

---

       Принес вечером Александру Александровичу гранки монографии «Хирургия повреждений груди». Мне не понравилось, как выглядит Александр Александрович. Предложил ему лечь в клинику, но он категорически отказался. Завтра буду выглядеть лучше, заверил он, а пока что попросил сделать повыше изголовье в кровати и установить сзади настольную лампу. Вооружившись большой лупой, он принялся за чтение. Я ушел. Утром, по пути на работу, я навестил Александра Александровича. После бессонной ночи состояние его ухудшилось. Александр Александрович протянул мне гранки и сказал: хорошая книга. Я сообщил Евгению Антоновичу о плохом самочувствии Росновского и его привезли в клинику. Через несколько дней от двухсторонней пневмонии и прогрессирующей сердечной недостаточности Александр Александрович умер. Так завершил свой жизненный путь этот кристально честный, бескорыстный, никогда не унывающий и не жалующийся на полную тяжких испытаний и лишений судьбу Врач, Ученый, Человек.

       Завершены проектные работы по вставке. Возобновили строительство. Во время утреннего обхода Евгений Антонович подошел к окну полюбоваться, насколько преуспели строители, потом подозвал меня. Миша, тебе не кажется, что этажи вставки и основного хирургического корпуса не совпадают. Да, они не совпадали, но ничего уже невозможно было изменить; пришлось впоследствии привыкать к пандусам.

       Окончание строительства вставки совпало с приездом в Пермь министра здравоохранения СССР академика Евгения Ивановича Чазова. Осмотрев вставку, Чазов был крайне удивлен, что в палатах нет туалетов. Даже в ЦРБ в палатах есть туалеты, сказал он Евгению Антоновичу. При проектировании я предлагал предусмотреть хотя бы один туалет на две смежные палаты. Ты где такое видел? — спросил меня шеф. В Таллинне, в больнице скорой помощи. А в Сан-Франциско ты не был? Тогда еще не был, случилось это гораздо позже. Теперь же Евгений Антонович вызвал меня в кабинет и отчитывал, не стесняясь в выражениях. Получалось, что Бабинский, Шихман и Урман — три еврея подставили его умышленно. Евгений Антонович был скуп на похвалу, а если точнее, то никогда я не слышал от него спасибо после выполнения очередного поручения. Вставка стоила мне многих лет труда. Все проектные работы Яков Моисеевич выполнил безвозмездно и, когда эта многострадальная вставка была построена, меня же растерли до «субклеточного состояния» — согласно лженаучной концепции академика О. Б. Лепешинской о происхождении жизни.

       Евгений Антонович несомненно помнил о моем предложении при проектировании вставки запланировать в палатах туалеты, но не мог же он сам оказаться виновным, что это не было сделано. Евгению Антоновичу нужен был «крайний» и он быстро его нашел.

---

       Набран уже солидный клинический и экспериментальный материал. Забрасываю удочку насчет планирования докторской диссертации. Евгений Антонович молчит, затем смотрит в окно и говорит: Миша, ну, о чем думает главный врач? Опять ведь красят стены. А крыша-то протекает. Крышу прежде всего нужно привести в порядок, с нее надо начинать, иначе все труды будут напрасными. Займись этим делом немедленно. Вопрос исчерпан.

       Запланирована монография: «Лечение пораженных в грудь на этапах медицинской эвакуации». Мне поручено написать две главы.

---

       В один из зимних вечеров, завершив дела в ректорате, Евгений Антонович зашел в клинику посмотреть оперированного им в этот день больного. Я сопровождал его, так как не успел еще уйти домой. Проходя по четвертому этажу, он остановился у стенда, посвященного 70-летию Октябрьской революции, и стал внимательно рассматривать фотографии. Подходит к нам больная и обращается к Евгению Антоновичу: простите, Вы не профессор Вагнер? Удостоверившись, кто перед ней, она продолжает: я Ваша родственница, Евдокия Андреевна. И кем же Вы мне приходитесь? — поинтересовался уже заинтригованный Евгений Антонович. Видите ли, Ваш племянник, который живет в Одессе, женат на моей племяннице, вернее, был женат — они недавно развелись. Далее больная сообщила, что живет она в Закарпатье, город Мукачево, а в Пермь приехала с мужем к профессору Юрию Емельяновичу Горячеву на замену хрусталика. С сильным болевым приступом ее госпитализировали в отделение неотложной хирургии. При обследовании обнаружили язву двенадцатиперстной кишки с пенетрацией в головку поджелудочной железы и предложили оперативное вмешательство. Миша, когда мы оперируем больную? — поинтересовался Евгений Антонович, — как будто бы это зависело от меня. Немного подумав, шеф назначил операцию на 25 декабря.

       Я ассистировал Евгению Антоновичу. Диагноз подтвердился. Больная тучная. С техническими трудностями ушита культя двенадцатиперстной кишки и, для профилактики несостоятельности швов, проведен зонд через гастроэнтероанастомоз в приводящую петлю кишки. После операции больной выделили отдельную палату, где с ней находился и ее муж — полковник в отставке. Лечащим врачом палаты была сама Капиталина Юльевна. По прошествии пяти дней Капиталина Юльевна спросила моего совета насчет целесообразности дальнейшего использования назогастродуоденального зонда. Я сказал, что зонд убирать еще нельзя, так как сброс по нему большой — 450 — 500 мл в сутки, а это свидетельствует о гипертензии в просвете двенадцатиперстной кишки и опасности развития несостоятельности швов ее культи. Перед уходом из клиники я заглянул в палату - больная блаженствовала, зонд Капиталина Юльевна удалила. Я никогда не матерился, какая бы сложная ситуация ни складывалась в процессе выполнения оперативного вмешательства, и тем более не швырял инструменты. Поэтому операционные сестры любили стоять со мной на операции. Если же меня удавалось вывести из душевного равновесия, то обычно произносил заветное слово «дроперидол», все-таки в прошлом анестезиолог. Подходило это слово и сейчас, когда увидел, что Капиталина Юльевна опять бежит впереди паровоза. Михаил Григорьевич, больная сказала, что сама удалит зонд, если это не сделаю я, - сказала в свое оправдание Капиталина Юльевна. Зонд был подшит к крылу носа, вот пусть бы и дернула, но только посильнее! Все, дело сделано. Остается ждать и надеяться, что обойдется. Утром, еще до обхода, я зашел в палату. Как самочувствие, Евдокия Андреевна? — осведомился я у больной. Нормально, только спина болит — где-то между лопатками, ответила больная. Пульс не участился. Живот оставался мягким. Существенных изменений в ее состоянии не произошло и к концу рабочего дня. Поздравили мы друг друга с наступающим Новым годом; из клиники я ушел с неспокойной душой. Вечером телефон «раскалился»: и Вас также, и Вам желаю... В 23.30 звонок из клиники. Звонит ответственный хирург Александр Сергеевич Плаксин. Что, плохо с больной из 427-й палаты? Да. Высылай быстрей машину. Осматриваю больную. Теперь уже картина перитонита отчетливая. Как не хотелось тревожить шефа в новогоднюю ночь, но если я этого не сделаю, то... Возможно, он не приедет и поручит мне выполнять релапаротомию, но это уже его дело. Звоню. Телефон не отвечает. Теперь я имею полное право делать сам релапаротомию. Ассистирует мне сын Сергея Владимировича — Андрей Смоленков. Обнаруживаем дуоденальное содержимое в подпеченочном пространстве. Осушил брюшную полость. При сдавлении нисходящей ветви двенадцатиперстной кишки по линии швов из культи выделяется желчь. Решаю повторно ушить культю, хотя абсолютное большинство хирургов считают это бесперспективным и даже авантюрным мероприятием. Мобилизовал кишку по Кохеру. Снял все швы. Экономно освежил разведенные края культи. Провел зонд через гастроэнтероанастомоз в приводящую петлю и далее в двенадцатиперстную кишку. Через раскрытую культю захватил конец зонда и попросил анестезиолога медленно его подтягивать, чтобы конец, теперь уже выпрямленного, зонда находился в нисходящем отделе кишки. Проверил проходимость зонда. Ушил культю отдельными узловыми швами. Для перестраховки зонд после повторной операции больной пришлось терпеть две недели и она не «пикнула»; жить все-таки хотелось. Послеоперационный период протекал без осложнений.